Она приподняла бровь. Затем бросила взгляд на мой рюкзак. Она знала о пистолете и, разумеется, понимала, насколько он опасен. Она по-прежнему думала, что я — агент Радча.
— Тайный агент до самого конца? А когда ты передашь это лорду Радча, — она качнула головой в сторону моего рюкзака, — что тогда?
— Не знаю. — Я закрыла глаза. Я планировала не дальше прибытия во Дворец Омо и не имела ни малейшего представления, что делать дальше, как подобраться к Анаандер Мианнаи достаточно близко, чтобы выстрелить.
Нет. Это неправда. В это мгновение план стал формироваться в моей голове, но он был чудовищно непрактичным, поскольку зависел от благоразумия и поддержки Сеиварден.
У нее имелись свои представления, чем я занимаюсь и почему вернусь в Радч, разыгрывая из себя иностранного туриста. Почему я буду докладывать непосредственно Анаандер Мианнаи вместо чиновника отдела спецмиссий. Я могла это использовать.
— Я еду с тобой, — сказала Сеиварден и, словно угадав мои мысли, добавила: — Ты сможешь прийти, когда будет разбираться мое дело, и выступить в моих интересах.
Я была недостаточно уверена в себе, чтобы ответить. В правой ноге стало покалывать — снизу вверх, затем перешло в кисти рук, поднялось к плечам, потом колоть стало в левой ноге. Правое бедро заныло. Что-то не вполне зажило.
— Я уже понимаю, что происходит, — заметила Сеиварден.
— Поэтому, когда ты у меня украдешь, переломать тебе ноги будет недостаточно. Мне придется тебя убить. — Мои глаза были по-прежнему закрыты, поэтому я не видела ее реакции на эти слова. Она вполне могла принять их за шутку.
— Я не стану, — ответила она. — Ты увидишь.
Я провела в Терроде еще несколько дней, пока не оправилась настолько, чтобы врач одобрила выписку. Все это время и после, всю дорогу вверх по ленте, Сеиварден была вежлива и почтительна.
Это меня тревожило. Я оставила деньги и вещи в верхней части ленты Нильта, и мне придется взять их, прежде чем мы уедем. Все было упаковано, так что я могла сделать это так, чтобы Сеиварден увидела всего лишь пару коробок, но у меня не было никаких иллюзий на ее счет: она попытается их вскрыть при первой же возможности.
По крайней мере, у меня снова есть деньги. И может, это и есть решение проблемы.
Я сняла комнату на базе ленты, оставила в ней Сеиварден, наказав дожидаться меня, и отправилась за своими пожитками. Когда я вернулась, она беспокойно ерзала на односпальной кровати без простыней и одеял, которые традиционно предоставлялись здесь за дополнительную плату, поджав под себя одну ногу и потирая предплечья обнаженными руками, — я продала наши тяжелые куртки и перчатки в самом низу ленты. Когда я вошла, она застыла на месте и выжидающе посмотрела на меня, но ничего не сказала.
Я кинула ей на колени сумку, в которой при этом что-то с шумом посыпалось.
Сеиварден, нахмурившись, бросила на нее взгляд, а затем посмотрела на меня, не прикасаясь к сумке.
— Что это?
— Десять тысяч шенов, — сказала я.
Это наиболее ходовая валюта в данном регионе, в легко перевозимых (и расходуемых) банкнотах. На десять тысяч здесь можно много чего купить. К примеру, билет в другую систему, и останется достаточно, чтобы шиковать несколько недель.
— Это много?
— Да.
Ее глаза округлились, и я заметила, что полсекунды она размышляла.
Пришла пора высказаться откровенно.
— Комната оплачена на следующие десять дней. После, — я показала рукой на сумку у нее на коленях, — этого хватит на некоторое время. Подольше, если ты действительно серьезно настроена воздерживаться от кефа.
Но ее взгляд, когда она осознала, что у нее есть деньги, показал, что не настроена. На самом деле — нет.
В течение шести секунд Сеиварден смотрела на сумку у себя на коленях.
— Нет. — Она осторожно, двумя пальцами — большим и указательным, — взяла сумку, словно это мертвая крыса, и бросила ее на пол. — Я еду с тобой.
Я не ответила, а только посмотрела на нее. Повисла тишина.
В конце концов она отвела взгляд.
— Здесь есть чай?
— Не такой, к которому ты привыкла.
— Мне все равно.
Что ж, я не хотела оставлять ее наедине с моими деньгами и вещами.
— Тогда пойдем.
Мы вышли из комнаты и отыскали магазин, который торговал различными смесями для добавления в горячую воду. Сеиварден понюхала одну из них и сморщила нос.
— Это чай?
Владелица магазина наблюдала за нами, скосив глаза, не желая, чтобы это было заметно.
— Я говорила, что здесь не такой, к которому ты привыкла. Ты сказала, что тебе все равно.
Она подумала немного. К моему крайнему удивлению, вместо того чтобы спорить или продолжать жаловаться на неудовлетворительное качество чая, она спокойно спросила:
— Что ты порекомендуешь?
Я показала жестом, что не уверена.
— Я не привыкла пить чай.
— Не… — Она уставилась на меня. — О! На Джерентэйте не пьют чай?
— Не так, как вы, люди. — И конечно, чай был для офицеров. Для людей. Вспомогательные компоненты пили воду. Чай был чем-то необязательным — излишние расходы. Роскошь. Поэтому у меня не возникло такой привычки. Я повернулась к владелице-нильтианке, низкорослой, бледной и толстой, в одной рубашке, хотя температура здесь была всего четыре градуса по Цельсию и мы с Сеиварден были в пиджаках. — В каких здесь есть кофеин?
Она ответила довольно мило и стала еще приятнее, когда я купила не только по двести пятьдесят граммов чая двух сортов, но также термос с двумя чашками и две бутылки, а еще воду, чтобы их наполнить.