— А какие-нибудь из кораблей, на которых ты служила, испытывали к тебе особенно нежные чувства? — спросила я старательно-ровным голосом. Безразличным.
Она моргнула. Выпрямилась.
— Странный вопрос. У тебя есть опыт общения с кораблями?
— Да, — ответила я, — как ни странно.
— Корабли всегда привязаны к своим капитанам.
— Не так, как раньше. — Когда некоторые корабли сходили с ума из-за смерти своих капитанов. Это было очень, очень давно. — И кроме того, у них есть любимцы. — Хотя любимец не обязательно знает об этом. — Но это не имеет значения, не так ли? Корабли — не люди, и они созданы, чтобы служить, быть привязанными, как ты выразилась.
Сеиварден нахмурилась.
— Сейчас ты рассердилась. Ты хорошо это скрываешь, но ты рассердилась.
— Ты горюешь по своим кораблям, — спросила я, — потому, что они мертвы? Или потому, что эта утрата означает, что их здесь нет и ты не чувствуешь связи с ними, не чувствуешь, что о тебе заботятся? — (Молчание.) — Или ты думаешь, что это одно и то же? — (По-прежнему нет ответа.) — Я отвечу на собственный вопрос: ты никогда не была любимицей ни одного корабля, на котором служила. Ты не веришь, что это возможно — чтобы у корабля были любимцы.
Глаза Сеиварден округлились — может, от удивления, может, от чего-то еще.
— Ты знаешь меня слишком хорошо, чтобы я поверил, что ты здесь не из-за меня. Я считал так с той минуты, как только действительно над этим задумался.
— Значит, это произошло не так уж давно, — заметила я.
Она проигнорировала это.
— Ты — первая, с тех пор как открылся тот отсек, кто кажется мне знакомым. Словно я узнаю тебя. Словно ты узнаёшь меня. Я не понимаю, отчего это так.
Я-то, конечно, понимала. Но это был неподходящий момент сказать об этом, объяснить, когда я обездвижена и уязвима.
— Я заверяю тебя, что я здесь — не из-за тебя. Я здесь по личному делу.
— Ты спрыгнула с того моста за мной.
— И я не стану причиной, по которой ты завяжешь с кефом. Я не беру ответственности за тебя. Ты сделаешь это сама. Если ты на самом деле собираешься это сделать.
— Ты прыгнула с того моста за мной. Упала с трехкилометровой высоты. Даже выше. Это… это… — Она умолкла, качая головой. — Я остаюсь с тобой.
Я закрыла глаза.
— В тот миг когда я хотя бы подумаю, что ты снова собираешься у меня украсть, я переломаю тебе ноги и брошу, и ты увидишь меня снова только в случае совершенно невероятного совпадения. — Хотя для радчааи совпадений как таковых не бывает.
— С этим не поспоришь.
— Я бы не рекомендовала.
Она хохотнула, а затем умолкла на пятнадцать секунд.
— Тогда скажи мне, Брэк, — сказала она после, — если ты здесь по личному делу и я тут ни при чем, почему в твоем рюкзаке один из гарседдианских пистолетов?
Восстановители удерживали мои руки и ноги так, что они были абсолютно неподвижны. Я не могла даже оторвать от кровати плечи. Врач ворвалась в палату, ее бледное лицо было залито краской гнева.
— Лежи смирно! — воскликнула она, и затем повернулась к Сеиварден. — Что ты сделал?
Это Сеиварден поняла и беспомощно развела руками.
— Нет! — горячо ответила она на том же языке.
Врач нахмурилась, и указала на Сеиварден рукой с одним отставленным в сторону пальцем. Сеиварден выпрямилась, возмущенная этим жестом, который для радчааи был гораздо оскорбительнее, чем это считалось здесь.
— Будешь мешать, — сурово заявила врач, — пойдешь вон! — Затем она повернулась ко мне. — А ты будешь лежать смирно и лечиться как следует.
— Да, доктор. — Я ослабела от того очень небольшого движения, которое мне удалось осилить. Сделала вдох, стараясь успокоиться.
Это, казалось, смягчило ее. Она наблюдала за мной минуту, несомненно видя, что происходит с моим пульсом и дыханием.
— Если ты не можешь прийти в норму, я могу дать тебе лекарство. — (Предложение, вопрос, угроза?) — Я могу заставить его, — тут она бросила взгляд на Сеиварден, — уйти.
— Не нужно.
Врач скептически хмыкнула и вышла из палаты.
— Мне очень жаль, — сказала Сеиварден, когда врач ушла. — Это было глупо. Мне следовало подумать, прежде чем говорить. — (Я не ответила.) — Когда мы оказались внизу, — продолжила Сеиварден, словно это было логически связано с тем, что она сказала до этого, — ты была без сознания. И очевидно, получила серьезные травмы. Я боялся тебя двигать, потому что не мог понять, сломаны ли кости. У меня не было никакой возможности позвать на помощь, но я подумал: может, у тебя есть что-нибудь, чтобы выбраться наверх, или восстановители первой помощи; но, конечно, это было глупо, твоя броня не убралась, поэтому я и понял, что ты жива. Я взял наладонник из твоей куртки, но не было сигнала, и мне пришлось подняться наверх, прежде чем я смог с кем-то связаться. Когда я спустился вниз, брони не было, и я испугался, что ты умерла. Все по-прежнему на месте.
— Если пистолет исчез, — сказала я спокойно и бесстрастно, — я переломаю не только твои ноги.
— Он там, — настаивала она. — Но ведь это просто не может быть личным делом, так ведь?
— Это личное. — Просто со мной личное затрагивало очень многих других. Но как я могла это объяснить, не раскрывая больше, чем хотела сейчас?
— Расскажи мне.
Это было неудачное время. Неподходящий момент. Объяснять пришлось бы очень многое, особенно потому, что знания Сеиварден о том, что случилось за последнюю тысячу лет, наверняка были обрывочными и поверхностными. Произошло столько событий, о которых она ничего не знает, и разъяснение их потребует немало времени, прежде чем я доберусь до того, кто я и что намереваюсь сделать.